Пара слов о съемках этого сюжета.
Мы тогда были молодыми – я, по крайней мере. В смысле – неопытными. И я наивно считал, что вот так, наскоком, с прямой речью в кадре, мы весь сюжет и отснимем. Не получилось!
Первый стенд-ап, у книжного магазина, мы сняли в 7-8 дублях. Ничего не выходило. То меня подтолкнут (там действительно узкая улочка), то сам собьюсь на каком-нибудь слове. Нервничал необыкновенно (это видно в кадре). Не профессионал, одним словом!
Потом решили оставить меня в покое. И снимали все подряд, без звука. А уже позже, я накидал основные мысли для закадровой речи – и режиссер сел за монтаж.
Монтировались сюжеты каждого выпуска в Москве – и дешевле получалось, и проще, поскольку наш режиссер (Саша Искин) москвич, и там у него "все схвачено".
Затем в тон-зале (или как эта студия у них называется) я все озвучил – тоже по нескольку раз на сцену. (Отсюда – перепад тональности моей речи – в прямом кадре и за кадром.)
Что главное в звукозаписи для диктора? Угадать с началом сцены и ее концовкой. Приходилось делать так: за день-два до озвучивания я получал видеоматериал, дома ставил его на монитор и редактировал готовый текст, произнося его вслух с секундомером в руке.
Иногда приходилось во время озвучивания что-то менять – выкидывать, вставлять. Тогда я и понял, что кино – это вам не литература. Время на редактуру ограничено, все делается на живую нитку, иногда в "дикой упарке". (Откуда берется "упарка", для меня осталось неясным. Какие-то злые люди вносят ее в нашу жизнь.)))
Вернемся к самим съемкам. В "израильский период" нашей телепрограммы продюсером у нас, а заодно шофером, организатором гостиниц и переводчиком на арабский, был хороший еврей по имени Тувья. Для похода по Меа-Шеарим он пригласил одного студента, якобы профессионального экскурсовода. Тот действительно подрабатывал тем, что иногда водил группы русскоязычных туристов по разным местам Иерусалима. Но как только я услышал вечную увертюру экскурсоводов: "А сейчас мы входим в район, где сегодня люди живут точно так же, как жили наши прадедушки и прабабушки 150 лет назад в тесных местечках Восточной Европы", – сразу же у меня "завяли уши".
А уж после моих невинных вопросов, в каком году выстроили квартал "Дома Варшавы", а в каком "Бухарский квартал", так и оставшихся без ответов, мы решили обойтись без помощи специалистов о жизни наших прадедушек. – Что значит 150 лет назад? Я и теперь так живу, я и моя семья, – и очень довольны, поверьте.
Во время съемок почти ничего необычного не произошло. Кроме, пожалуй, одного момента, когда мы снимали молящихся рядом с какой-то синагогой. Снимали издалека – потому что мне отлично известно, как обычно люди не любят, когда их снимают за этим занятием. Я и сам не люблю. Но ведь издалека-то можно?
Оказалось, не всегда. Подбежал к нам один экзальтированный еврей и стал кричать, приняв нас за тель-авивское телевидение, которое особой любовью к ортодоксам в своих репортажах не отличается. Откуда об этом известно ортодоксам, не знаю, но он, этот "экзальти", решил уронить на землю и нашу бета-камеру, и нашего оператора вместе с ней. Я встал на защиту техники. По-моему выговору (а идиш у меня слаб до неприличия) люди поняли, что не ошиблись, и разговор у нас вышел на очень повышенных тонах, но с уклоном в иврит, по крайней мере в его сленговой части.
Оператор всю эту перепалку заснял на свой бета-кам, а в конце бурного эпизода флегматично заметил: "Рувен, за камеру не беспокойся, она цельностальная, рука отвалится, если по ней кулаком с ходу". То-то я гляжу, наш агрессивный оппонент только один раз по ней приложился, а потом лишь кричал с безопасного расстояния.
Кадры уличного скандала остались у нас в записи. Вообще-то, наши сменяющиеся операторы всегда снимали все, что происходило в кадре интересного, даже если это к текущему сюжету никак не относилось. Например, на раскопках в Кейсарии (это уже была наша 20?ая передача) я упал в глубокую яму – и оператор мое падение снимал до последней секунды – т.е. пока я, окровавленный, не встал на ноги, ужас!